В 1892 году (спустя многие годы после смерти Канта) кёнигсбергский банкир и меценат Вальтер Симон поручил живописцу Эмилю Дёрстлингу, автору исторических полотен, картину, изображающую Канта в его доме в качестве хозяина. Руководствуясь сочинением Кристиана Фридриха Ройша «Кант и его сотрапезники» (1847) Дёрстлинг изобразил известных кёнигсбержцев, бывших частыми гостями Канта (среди них был и Роберт Мотерби, на картине он сидит по левую руку Канта).

​

В музее восстановленного Кёнигсбергского кафедрального собора в Калининграде висит копия этой картины.

​

Дети Роберта и Шарлотты Мотерби получили воспитание в духе свободомыслия, они бегло говорили по-немецки, по-английски и по-французски. Кант принимал в их воспитании значимое участие, он способствовал тому, что сначала Джорж, а позднее Вильям и Джозеф в возрасте с 6 до 13 лет посещали «Филантропинум» в Дессау, который он высоко ценил за прогрессивные методы обучения. Известны письма Канта  Кристиану Генриху Вольку от 28.03.1776 и Иоганну Вернгарду Базедову от 19.06.1776, касающиеся принятия Джорджа Мотерби (род. 07.08.1770) в «Филантропинум».

​

Письмо совершенно иного рода, хотя тоже с педагогической целью, Кант написал 11 февраля 1793 года двадцатилетней Элизабет Мотерби (27 апреля 1772 – 29 августа 1807), одной из дочерей Роберта и Шарлотты Мотерби. Кант пересылает ей письма одной «маленькой мечтательницы», которая из-за несчастной любви помышляла о самоубийстве. В сопроводительном письме он заверяет Элизабет, что «счастливое воспитание» делает излишним «предостережение от подобных заблуждений чрезмерной фантазии», однако чтение подобных писем может быть полезным для того, «чтобы тем живее ощущать это счастье». То, что Кант дал подобный совет, показывает, насколько глубоко он понимал свою роль отеческого друга.

​

Роберт Мотерби умер 13.02.1801, почти в тот же день, что и Кант три года спустя. Кант тяжело переживал потерю своего друга.

Сыновья Роберта Джорж (1770-1799) и Джозеф (1775-1820) пошли по стопам отца и стали купцами; они умерли в ранние годы. После смерти Джозефа у его жены Марии Терезы осталось двое сыновей, которые позже, насколько известно, отправились в Санкт-Петербург, и о которых с тех пор больше ничего не было известно.

​

Вильям Мотерби (1776-1847) учил медицину в Кёнигсберге и в Йене. Чтобы помочь ему в Йене, Кант написал 19 апреля 1797 года врачу Кристофу Вильгельму Хуфеланду (профессор в университете Йены):

​

"Ваше благородие,

я надеюсь, Вы получили через господина Фридлэндера в Берлине письмо с моей благодарностью за подаренную Вами книгу о продлении жизни. – Сейчас же я прошу Вас оказать благосклонность и дружеское участие господину Мотерби, который имеет честь передать Вам сие письмо, это молодой человек английского происхождения, родился в Кёнигсберге, талантливый, с большими знаниями и благими намерениями, благонравный, при этом с открытым и дружелюбным образом мыслей, как и его отец, здешний англ. негоциант, которого все уважают и любят, мой верный друг на протяжении многих лет. – Всё, чему можно было научиться от меня или чему-либо ещё в нашем университете по его специальности (медицина), он изучил основательно, и сим я прошу Вас поспособствовать ему в учёбе в Вашем городе; причём что касается требуемых для этого расходов, он не будет испытывать нужды.“

Кристоф Вильгельм Хуфеланд ответил Канту 30 сентября 1797 года:

​

"Ваше благородие,

не могу описать своей радости по поводу Ваших двух писем, которыми Вы меня почтили, и я бы ответил Вам и раньше, но решил повременить, чтобы написать Вам сразу и о молодом Мотерби, которого Вы мне рекомендовали. – Я тем более рад сообщить Вам о нём только самое лучшее. Нечасто доводилось мне видеть такого молодого челорвека, который со столь большой живостью духа соединяет в себе стойкость, истину и нравственность характера, и который стал для меня за короткое время так дорог и любим. Его поведение безупречно, его старание неустанно, он принадлежит к тем слушателям, которые приносят мне радость и вдохновляют меня в начинаниях. Мне нечего в нем критиковать, кроме того, что он слишком редко заходит ко мне и, чтобы он чаще появлялся у меня, я постараюсь привлечь его на мои собеседования и диспуты этой зимой. Я обещаю Вам сделать всё, что в моих силах, чтобы образовать из него нужного и  полезного гражданина."

​

В 1798 году Вильям Мотерби защитил диссертацию в Эдинбурге и стал доктором медицинских наук,  он посвятил свою диссертацию своему старшему другу и академическому учителю - Иммануилу Канту, который писал 20 декабря 1799 года врачу и философу Иоганну Беньямину Эрхарду:

​

„Что меня очень радует: что в это время Вильям Мотерби учится на медицинском курсе в Берлине; я прошу с ним связаться. Он для меня такой же прекрасный друг, как и его почтенный отец,  приятный и благоразумный молодой человек. В прошлом году в Эдинбурге он посвятил мне свою диссертацию (de Epilepsia), за что я прошу его благодарить.  Порядочность – это врождённая черта характера его и его семьи, и Вам и ему общение друг с другом доставит удовольствие и будет полезно.“

Д-р мед. наук Вильям Мотерби ввел в Кёнигсберге прививку от оспы и стал уважаемым, но «не для всех подходящим» врачом, как назвал его друг Эрнст Аугуст Хаген. Эрнст Август Хаген (1797-1880), профессор истории искусств и литературы в Альбертине, сын Кёнигсбергского придворного аптекаря и основателя научной фармацевтики Карла Готфрида Хагена (1749-1829), сказал в своей речи в память о Вильяме Мотерби: «Хотя торопливость его натуры, не дававшая ему до конца дослушать жалобы пациентов, заставлявшая его перебивать и поучать их, делала его врачом, подходящим не для всех, всё же те, кто обращался к нему за помощью и советом, были им полностью довольны и доверялись его искусности до последнего своего вздоха. Его появление было праздником не только для больных, но и для всего дома, а его сердечное участие во всех семейных событиях, хорошее настроение, всегда бывшее его верным спутником, уверенность и присутствие духа, с которыми он встречал несчастье, послужили тому, что многие вспоминали его с благодарностью… Кант высоко ценил его широкие знания и дал ему в письме к Зёммерлингу весьма лестную характеристику.

...

И хоть он чаще знал больше, чем другие сотрапезники, и часто превосходил их в своем искусном приведении утверждений, он никого этим не обидел, и если уж кто-то не понимал его объяснений, то по крайней мере никто не был и уязвлён его возражениями".